Война сквозь годы. «Определяющими память становятся кино и памятники»

В России сегодня празднуют День Победы в Великой Отечественной войне. Память о войне и сама ее остаются важными элементами коллективного самосознания граждан России. Это самосознание меняется по мере того, как увеличивается историческая дистанция,  уходят в прошлое военные события и участники войны,  открываются новые источники информации о войне. О динамике этих перемен рассказал декан факультета антропологии Европейского университета в Петербурге Илья Утехин:

- Что такое историческая память? Когда мы говорим более или менее мифологизированный, мы вносим сюда какой-то элемент оценки – в большей степени или в меньшей степени соответствующий действительности. А ведь вообще представление о каком-то историческом событии всегда очень многослойно и очень сложным образом устроено. Память о Великой Отечественной войне, о Второй мировой войне, уже в семейной истории, уже опосредована какой-то дистанцией. Во многих семьях есть люди, которые еще помнят что-то об этом, остались трофейные вещи, ордена или последнее письмо с фронта. Но это уже не то поколение, которое мы знали, с которым непосредственно общались. Поэтому кино и памятники, названия улиц, уроки мужества в школе – все это становится определяющим память. Война и память – это материал для конструирования патриотизма, материал для консолидации общества, для конструирования самосознания и не только потому, что война привела к миллионам жертв, но потому что там был очевиден враг. И это может быть использовано для консолидации общества сейчас. Мы видим уже второй год (ленточки на антеннах машин и у девушек на сумках), как изобретаются символы, которые потенциально эту энергию на себя собирают. Память о войне до сих пор остается ресурсом, который можно эффективно использовать.

- Вы бы назвали ее ресурсом для манипуляции общественным мнением или это слишком сильное определение?

- Это слишком сильное определение. Тем более что память о Великой Отечественной войне всегда в нашей стране была очень важным компонентом подсознания, источником нравственного идеала. Как бы это не транслировалось в разные эпохи через военные фильмы, но если мы вспомним 60-е годы и хуциевские фильмы «Заставу Ильича», «Июльский дождь», мы видим, каким образом память о войне оказывается частью нравственного стержня человека, и не только поколения тех, кто был на фронте, но и поколения их детей.

Сегодня ситуация иная, потому что все-таки другая историческая дистанция. Современные фильмы о войне - это мифологизация в свете постперестроечных моделей представления. Слишком много мы узнали из СМИ после перестройки. Частью широкого общественного мнения стала идея о том, что это была не только героическая военная операция, но это была катастрофа. Выяснилось, что миллионы людей оказались в плену, что русские воевали с обеих сторон. Элементом памяти о войне становятся сегодня такие вещи. Это уже совершенно другая картина. Но я не думаю, что это предмет намеренной манипуляции.

- Можно ли назвать память о войне или саму войну последней национальной святыней, этаким последним бастионом русского духа, на котором власть пытается построить новое национальное самосознание?

- Элемент такого подхода, в частности, в акции с ленточкой, присутствует. Если бы эта линия последовательно проводилась, по крайней мере, в области наглядной агитации, это не выглядело бы так топорно. Похоже, что здесь действуют какие-то стихийные силы. Но этот момент русского духа менее подчеркнут - все-таки у нас многонациональная страна.

- А вы сами носите георгиевскую ленточку?

- Нет, не ношу. Есть люди, которые любят, когда у них на одежде что-нибудь написано. А есть люди, которые предпочитают, чтобы на ней не было надписей, потому что считают, что в этом есть что-то уж слишком площадное, слишком массовое - такой поп-арт, кич. Я не отношусь к этому ни плохо, ни хорошо. Тот факт, что среди молодежи память о войне становится каким-то элементом самосознания, это очень хороший знак. Сам для себя я расцениваю это как кич.

- Память о войне – это что-то личное для каждой российской семьи. Может быть, людям не нравится такой настойчивый перевод личных ощущений во что-то слишком общественное?

- Любой площадной вариант какой-то идеи - всегда крупными мазками. Это всегда претворение в общепонятных формах какого-то личного содержания. Это скорее в послевоенные годы люди не хотели, чтобы их личные переживания становились предметом публичности, пытались подавить в себе обсуждение памяти и своих впечатление. В Европейском университете был большой проект, посвященный истории и памяти о блокаде. Выяснились очень интересные поколенческие различия в памяти. Например, дети, пережившие блокаду, в первые послевоенные годы, пока они не стали совсем уже взрослыми, стремились вообще об этом не вспоминать. Потому что это им было слишком тяжело.

- Не знаю, я думаю, что сегодня это лязганье гусениц, площадная риторика настолько далеки от индивидуального трагического опыта и трагической памяти, что это две разные сферы. То, что мы видим по телевизору, и то, что мы храним в сердце - это настолько разные вещи, что они не могут пересекаться.

Источник: www.svobodanews.ru